Часть жизни складывается из таких, в сущности, повторяющихся банальностей, что говорить о них вслух смешно. По ночам — снится музыка Майлза Дэвиса, на завтрак — мюсли, днём — греть руки в перчатках.
Но можно не спать двое суток ради того, чтобы двенадцать часов из них (задернутые плотно шторы не дают представления о смене времени суток) лежать под пледом, мешать коктейли с водкой под Джеймса Бонда (канонично делая глоток каждый раз, когда у Бонда появляется новая девушка, когда он бьёт машину, говорит "бондджеймсбонд", заказывает мартини с водкой или нарушает законы физики и здравого смысла использованием своего суперагентского оборудования, вроде машины-невидимки) и говорить о том, что самое прекрасное в этом мире — это джаз, кофе, кошки, женщины, чужие тексты и математика. Что это шесть кито-слонов (или слоно-китов; синтаксис не порождает семантику), на которых держится мир, и мой мир, в частности. Что, в определённом смысле, это и есть шесть составных частей мира, шесть элементов, если угодно. И что смысл определён.
Как будто ветром сбило невидимый раньше замок; могу говорить об этом спокойно и бесконечно, могу молчать, но чаще выбираю говорить (компенсация за годы безголосого осознания).
Если для вас джаз — это музыка, то для меня музыка — это джаз, и так далее, потому что вся суть этого мира и этой жизни всё равно сводится к обожествлению красоты. Вплоть до того, что то, что прекрасно — заранее оправдано, заранее бесценно, заранее захлёстывает до неспособности вдохнуть или выдохнуть.